Саша

Не все дожили до этого марафона имени Криса де Бурга и «Роксет», потому что кого-то увлекли более доступные цели, а кто-то просто напился в хлам и ушел в астрал. Так что, когда я пригласил Сашу на первый танец под «Ветер перемен», чемпионат был завершен, а еще через несколько песен кассета закончилась. Ее надо было перевернуть, но, еле оторвавшись от Саши, я огляделся и понял – диджеить больше некому. Кто-то спал, кто-то заперся в туалете, кто-то в ванной, а из спальни доносились интересные звуки.
Так что мы вышли на лестницу и просидели там почти до утра.
Алкоголь развязал мне язык, руки и поднял мое остроумие до небывалых высот. Я сам не заметил, как с легкостью перешагнул ту грань, что всегда отличает хороших воспитанных и немного стеснительных мальчиков от развязных уверенных в себе парней. К счастью, мне хватило ума вовремя заткнуться, и включить Сашу в разговор.
Она была очень милой, когда рассказывая мне о себе, непроизвольно теребила мочку уха или вырисовывала носком левой ноги всякие фигуры на заплеванном грязном полу подъезда того панельного дома. Но, если говорить честно, про заплеванный пол я придумал или додумал уже сейчас. В ту ночь я смотрел только ей в глаза.
Не буду рассказывать, как долго я продвигался от того, чтобы просто прикоснуться к ее руке, до наших первых неумелых поцелуев, но ни один сапер в мире не вел себя осторожнее.
С понедельника весь класс знал, что мы – пара.
Это был лучший год в моей жизни, если измерять жизнь в счастливых моментах…
Она не перешла с нами в одиннадцатый класс, потому что родители отправили ее в Швейцарию. В те ее последние дни перед отъездом мы не общались. Я никогда не умел получать удовольствие от оттягивания неизбежного и предпочел порвать разом, как только услышал об ее отъезде.
Помню то чувство абсолютного отчаяния. Я почти не ел, ничего не хотел, сидел, заперевшись в своей комнате, и полностью погрузился в себя, отсчитывая дни и часы до ее отъезда, порываясь позвонить, пойти к ней или хотя бы просто не перелистывать фотоальбом с фотографиями.
Когда она уехала, я разрывался от жалости к себе, ругал себя последними словами, что не использовал все то время, что у нас еще оставалось, чтобы быть вместе.
Сейчас я понимаю, что это было очень по-детски – не уметь принять то, что есть, требуя большего. Думаю, тогда подсознательно я надеялся, что резкий разрыв и мои страдания заставят ее одуматься или уговорить родителей отменить Швейцарию. Конечно, этого не случилось. Девяностые – разгул нищеты и бандитизма. Отключения света, задержки зарплаты по полгода и более, и приятным бонусом - перестрелки каждый вечер. Ничто не заставило бы ее родителей передумать, тем более душевные и гормональные терзания пубертатного подростка. Долбоюноши, как говорил мой дядя.
И - нет, мы не переспали.

***

Прошло много лет, и вот уже я – физрук в той же самой школе. Жизнь меня помотала, но к четвертому десятку я решил остепениться, вернуться к матери (отец ушел годом ранее) и скрасить ей старость. Ну и, конечно, мне просто больше некуда было идти.
После школы я отучился в Саратове, там же женился и остался. Брак не удался, да и сложно ему было удаться, учитывая, что нам было чуть за двадцать, а жили мы в двухкомнатной квартире ее родителей. Я совру, если скажу, что не помню ее имени, но – клянусь, чистая правда – не помню ее лица, хоть мы и прожили почти три года.
Развод был быстрым, и это лучшее, что случилось в этом браке. Никогда не живите с родителями! Эта фраза стала моим коронным советом всем знакомым парам.
Следующий год я посвятил постижению таинств жалости к себе и достиг в этом деле превосходных результатов. В высшей точке владения этим искусством я вдруг осознал, что мне двадцать шесть, у меня нет работы, нет денег, нет друзей, нет чистой одежды, а крыши над головой не будет уже завтра – платить было нечем, и владелец квартиры просто устал мне верить. Мне не к кому было пойти.
Но, так вышло, что я встретился с одним старым знакомым – бывшим соседом по комнате в общаге, с которым я никогда особенно не дружил. Он был холост, жил один, и… Да, мы не дружили, зато ему повезло пропустить ту часть жизни, где у меня уже не было жены, но было много собутыльников – отличных парней, пока у меня в кармане водились деньги. И у нас уже был опыт совместного проживания.
Так что, выслушав меня, он – несмотря на мои слабые возражения – затащил меня к себе, выделил комнату и заставил выкинуть всю одежду, выдав что-то из своего гардероба. Он прилично окреп за то время, что я постигал дзен – сначала в браке, потом в его отсутствии, – и его одежда смотрелась на мне мешковато, но это длилось недолго. Через пару недель мы вместе уехали на Север, где он работал, и где стал работать я.
Там я научился трудиться. Иначе было никак – в минус сорок ты либо вкалываешь наравне со всеми, либо подыхаешь. Я выбрал труд. Компания, в которой мы работали, достойно оценивала наши старания, лишения и тяготы, перечисляя огромные – по меркам Саратова начала нулевых – деньги.
Прошло несколько лет. Север стал ненавистен, но привычен. Глядя в то время на себя в зеркало, я видел сухого, но жилистого мужика с пронзительными выветренными глазами. Тридцатилетний юбилей я отметил ядреным самогоном в компании таких же суровых мужиков, жирной поварихи и каких-то блядей, вывезенных по такому случаю с материка.
Там же я второй раз женился. На этот раз почти удачно, если не учитывать, что она была на двенадцать лет старше. Дядя говорил, что на безрыбье и рак – щука, но, в те годы я бы уже дал ему фору по части всяких пословиц, поговорок и жизненного опыта. И мой жизненный опыт упорно твердил – надо жениться, заводить семью, детей и перебираться на материк.
К тому времени мой общажный сожитель (ставший другом, и, конечно, я помню его имя – Михаил, – и пусть земля ему будет пухом!) неудачно съездил в отпуск. Он даже не доехал до Саратова – кто-то выкинул его из поезда, позарившись на северные заработки. Он был мертв уже тогда, когда его выкидывали с заплеванной (уверен, так и было) тамбурной площадки.
Моя вторая жена удачно использовала меня, чтобы вернуться на материк в цивилизацию. Уже на третий день в Саратове она загуляла так, что на пятый я «подал на развод». На самом деле мы были не расписаны, так что я просто выдворил ее вместе с вещами, воткнул в зубы пачку купюр и захлопнул дверь. Купюры были не высшего достоинства, но позволили успокоить совесть.
Я, было, пустился во все тяжкие – знаю, что штамп, но ведь так и было, а дядя учил меня говорить как есть, не юля, - трахал проституток, снимал по ночным клубам смазливых студенточек, играл в казино и обзавелся кучей знакомых, с которыми в любое время суток всегда можно было весело оторваться.
Деньги не кончались, как я ни старался, и в моменты просветления, пересчитывая их, я был уверен – хватит их надолго.
Но «надолго» тоже имеет срок годности. Деньги кончились. Я оказался там, с чего начинал почти десять лет назад – без денег, без крыши, без семьи. Отец тогда уже умер, а я даже не ездил на похороны, меня просто не смогли найти, чтобы сообщить о его кончине.
Я оглянулся на прошедшую жизнь и не смог найти ничего светлого, такого, что как в девяносто четвертом, грело бы воспоминаниями и радовало просто от того, что было и случилось. И меня потянуло домой. Оставшихся грошей хватило на плацкарт. Вещи уместились в небольшой дорожной сумке.
Мать сильно постарела. Квартира родителей обветшала, да что квартира, весь дом сгорбился, а с его стен обсыпалась, облетела, стерлась штукатурка. Пластиковые окна в доме чередовались с растрескавшимися деревянными рамами тех, кому пластик был не по карману.
Вечерами я ходил вокруг дома, заходя в знакомые дворы и находя признаки своего детства – ржавые качели, вырезанные на лавочке буквы «Д + С = Л», металлическую горку с содранными на лом ступеньками – тихо печалился. Жизнь, совсем недавно казавшаяся впереди, была уже почти позади. Случайные встречи с бывшими одноклассниками, друзьями и просто знакомыми не трогали. Не было ничего общего. Ничего.
Как-то, бродя в округе, я встретил свою бывшую классную. Она сильно постарела, но, оказалось, все еще преподавала. Я не узнал ее, но она узнала меня, до сих пор не понимаю как, учитывая, сколько школьников через нее прошло.
Мы мило пообщались, и она предложила поработать в школе. Их физрук внезапно пошел в гору, и его переманили в столицу. Никто не мечтал работать учителем в школе, так что, когда я согласился, меня сразу приняли.
Прошло два года. Мою бывшую классную Галину Лукиничну мы уже похоронили, а моя мама двигалась в том же направлении…
Я стоял на футбольном поле в ожидании своих десятиклассников. Было второе сентября, и мне вспомнился тот первый сентябрьский урок физкультуры в десятом классе, на этот же самом поле, на этом же самом месте…
Десятый «А» построился. Я прошел вдоль ряда, заглядывая каждому в глаза, и пытаясь прикинуть, кто из них может усилить нашу школьную футбольную сборную (в тот год я был одержим идеей выиграть городской чемпионат). Где-то в середине ряда чей-то веселый взгляд заставил меня сделать шаг назад, и я обратил внимание, что вижу новенькую, не из нашей школы. Ее нахальные темно-синие глаза напомнили мне одну девочку, стоявшую здесь больше двадцати лет назад.
- Фамилия?
- Терещенко, - ответила она, смутилась и потеребила мочку уха.


© Юник